“…иногда я просто не могу вспомнить, как набрел на тот или иной роман или рассказ. В этом случае зерном вещи оказывается скорее образ, нежели идея, ментальная фотография настолько сильная, что она в конце концов вызывает к жизни характеры и события - как ультразвуковой свисток, говорят, заставляет отозваться всех псов округи. И для меня вот что еще является истинной загадкой творчества: истории, которые появляются без предшественников, приходят сами по себе. “Зеленая миля” началась с образа огромного негра, который стоит в тюремной камере и смотрит, как приближается заключенный, продающий сладости и сигареты со старой металлической тачки со скрипучим колесом. “Буря столетия” также родилась из образа, связанного с тюрьмой: такой же человек (только не черный, а белый) сидит на нарах у себя в камере, подтянув под себя ноги и положив руки на колени, и не мигает. Это не джентльмен и не тот хороший человек, которым оказался Джон Коффи в “Зеленой миле“; это человек крайне плохой. Может быть, вообще не человек. Каждый раз, когда моя мысль к нему возвращалась (за рулем машины, в кабинете окулиста в ожидании закапывания в глаза, или хуже того - ночью во время бессонницы при выключенном свете), он был все страшнее и страшнее. Все так же сидел на нарах и не шевелился, но был каждый раз чуть страшнее. Чуть меньше похож на человека и чуть больше на.., скажем, на то, что было под этой внешней оболочкой.

Постепенно повествование стало разворачиваться от этого человека.., или чем бы он там ни был. Человек сидит на нарах. Нары в камере. Камера в задней части магазина-склада островного городка Литтл-Толл-Айленд, который я иногда мысленно называл “Остров Долорес Клейборн”. Почему в магазине-складе? Потому что общине столь малой, как Литтл-Толл-Айленд, полицейский участок не нужен - нужен только кто-то, кто по совместительству выполняет обязанности констебля - занимается, скажем, буйными пьяницами или укрощает рыбака с плохим характером, который не прочь поучить кулаком собственную жену. Так кто же будет этим констеблем? Конечно же, Майк Андерсон, владелец и рабочий “Магазина-склада Андерсона”. Вполне приличный мужик, и отлично справляется с пьяными или вспыльчивыми рыбаками.., но что он будет делать, если столкнется с чем-то по-настоящему страшным? Например, с таким, как злобный демон, который вселился в Ригана в “Экзорцисте“? Когда появится что-то, что будет просто сидеть в импровизированной тюремной камере Майка Андерсона, глядеть и ждать… бури, конечно. Бури Века. Такой бури, которая полностью отрежет Литтл-Толл-Айленд от материка, оставив его справляться собственными силами. Снег красив, снег смертоносен, снег - это занавес вроде того, которым маг скрывает ловкость своих рук. Отрезанный от мира, скрытый снегом, мой призрак-страшилище (у меня уже установилось для него имя - Андре Линож) может натворить много вреда. И хуже всего - даже не покидая своих нар, где сидит, подобрав ноги и обняв колени.

До этого я мысленно дошел в октябре-ноябре девяносто шестого: плохой человек (или, быть может, чудовище под маской человека) в тюремной камере, буря посильнее той, что полностью парализовала северо-восточный коридор в середине семидесятых, община, предоставленная собственным силам. Меня , пугала задача воссоздания всей общины (такое я уже делал в двух романах - “Жребий Салема” и “Необходимое за действительное“, и это адская работа), но манили возможности. И еще я знал, что дошел до момента, когда надо либо писать, либо потерять эту возможность. Мысли более завершенные - другими словами, большинство из них - могут держаться довольно долго, но повествование, возникшее из одинокого образа, существующее почти целиком лишь в потенции - вещь куда менее стойкая.”

“Из бьюика 8″

“Весной 1999 года я вел машину из Флориды, где мы с женой зимовали, обратно в Мэн. На второй день пути я остановился возле сельской заправки сразу после въезда в Пенсильванию, такое милое старомодное место, где к твоей машине подходит человек, заливает бензин и спрашивает, как жизнь и за кого ты болеешь в чемпионате Америки.

Этому я сказал, что жизнь вполне, а болею я за “Дюка”. Потом я зашел за здание, направляясь в туалет. Рядом со станцией пробегал ручеек, вздувшийся от таяния снегов, и я, выйдя из туалета, прошел чуть вниз по склону, усыпанному выброшенными ступицами колес и деталями двигателей, чтобы поближе посмотреть на воду. На земле еще кое-где лежал снег. Я поскользнулся и стал сползать к обрыву. Ухватившись за выброшенный двигатель, я остановился, не успев всерьез начать падение, но, вставая, сообразил, что мог слететь до самой воды, и меня бы унесло. Невольно я задумался: если бы так вышло, когда бы позвонил в полицию штата заправщик, если бы моя машина, новенький “линкольн”, так и осталась стоять перед бензоколонкой? Вернувшись к дороге, я имел два приобретения: мокрую от падения задницу и колоссальную идею новой вещи…

В ней таинственный человек в черном пальто - похоже, не человек, а какое-то чужое существо, неловко замаскированное под человека, бросает машину перед маленькой бензозаправкой в глубинке Пенсильвании. Машина похожа на старый “бьюик-специал” конца пятидесятых, но это не больше “бьюик”, чем обладатель черного пальто - человек…”

“Кладбище домашних животных”

“Кладбище домашних животных” выросло из горя моей дочери, когда ее любимого кота Смаки переехало машиной на хайвее возле нашего дома…”

“Кристина”

“Однажды ночью, подъезжая к дому, я обратил внимание на то, что число на одометре моей машины изменилось с 9.999,9 на 10.000. Я задумался о том, как развивался бы сюжет рассказа об одометре, который движется в обратном направлении. Я подумал, что машина, вместо того, чтобы стареть, могла бы молодеть и, в конце концов, просто распасться на комплектующие части. На следующий день я начал работать над этим рассказом. Я думал, что это будет забавная короткая история в стиле “Американского Граффити“. Вместо этого получился довольно объемный сверхъестественный роман о друзьях, подругах и… Кристине”

“Лангольеры”

“Истории приходят ко мне в голову в самое разное время и в самых неожиданных местах: в машине, под душем или когда лениво глазеешь на собравшихся на вечеринке, стоя с бокалом в руке. Пару раз сюжеты для моих будущих произведений рождались во сне. Мне не свойственно садиться за письменный стол, когда рождается интересный сюжет. У меня нет специальной записной книжки, куда бы я заносил свои мысли. Мне постоянно что-нибудь приходит в голову, но только незначительный процент идей представляет собой какую-то ценность. У меня в голове, как в компьютере, имеется специальный файл, в котором я храню наиболее интересные идеи. Неудачные идеи саморазрушаются, как какая-нибудь пленка в центре управления полетом перед началом очередного космического путешествия (знакомый сценарий, не правда ли?). С хорошими сюжетами такого не происходит. Время от времени я заглядываю в этот файл, чтобы поискать что-нибудь заслуживающее внимание, и почти всегда откапываю несколько неплохих сюжетцев с четко прослеживаемым центральным образом.

Что касается “Лангольеров”, то их центральным образом была женщина, закрывающая рукой трещину в пассажирском авиалайнере.

Я повторял себе, что незачем браться за этот сюжет, поскольку ничего не смыслю в гражданской авиации. Однако стоило мне очередной раз войти в файл, как женщина была тут как тут. Дело дошло до того, что через некоторое время я начал ощущать запах ее духов (это были L’Envoi), видел ее зеленые глаза, слышал ее прерывистое дыхание испуганного человека.

Однажды ночью, уже засыпая, я понял, что эта женщина - дух.

Вспоминаю, как я тут же сел, свесив босые ноги с дивана на пол. Включил свет. Некоторое время сидел, ни о чем не думая. Разве только мое второе “я”, энергичная личность внутри меня, которая выполняет всю работу, развило бурную деятельность, то есть расчищало рабочее место от всякого хлама, подготавливая все необходимое для предстоящих творческих буден. На следующий день я - или он - засел за письменный стол…”

“Мизери”

“Мизери” вдохновил рассказ Эвелин Вауг под названием “Человек, который любил Диккенса“: “Это пришло ко мне, когда я клевал носом во время перелета Нью-Йорк - Лондон на Конкорде. Рассказ Вауг был про мужчину в Южной Африке, который был пленником вождя, влюбленного в истории Чарльза Диккенса и заставлял мужчину читать их ему. Я подумал о том, что было бы, если бы этим пленником был сам Диккенс.”

“В начале восьмидесятых годов мы с женой ездили в Лондон - комбинация деловой и развлекательной поездки. В самолете я заснул, и мне приснился сон о популярном писателе (может, это был я, а может, и нет, но уж точно это не был Джеймс Каан), попавшем в когти психически больной поклонницы, живущей на ферме где-то у черта на куличках. Это была женщина, одинокая из-за развивающейся мании преследования. В сарае она держала кое-какую живность, в том числе любимую хрюшку Мизери. Ее назвали в честь сквозной главной героини дамских романов-бестселлеров автора. Из этого сна мне яснее всего запомнились слова, сказанные женщиной писателю - у него была сломана нога, и он был заперт в задней спальне, как пленник. Я записал это на солфетке от коктейля компании “Америкен Эйрлайнз”, чтобы не забыть, и засунул в карман. Потом где-то я салфетку потерял, но почти все записанное помню.

Говорит серьезно, но никогда не смотрит прямо в глаза. Крупная женщина, вся плотная, полное отсутствие брешей. (Что бы это ни значило; я ведь только что проснулся). “Нет, сэр, это не была злая шутка, когда я назвала мою свинью Мизери. Прошу вас так не думать, сэр. Нет, я так назвала ее в духе почитания своего кумира, что есть самая чистая на свете любовь. Вам должно быть приятно”.

“Нужные вещи”

“Я полагаю, что я был одним из немногих людей в Соединенных Штатах, которые думали, что восмидесятые были по настоящему забавны. Это было десятилетие, в которе люди решали, по крайней мере, как минимум некоторое время, что жадность это хорошо и лицемерие было лишь просто другим средством жизни. Это было последнее “ура” сигаретам, небезопасному сексу и всем видам наркоты. Это была пора заключительного распада Поколения Любви и Мира, ухода Большого Копа что, я думаю, было причиной для смеха… либо плача.

Я думал об этом, когда возвращался домой с баскетбольной игры, и мои мысли были сосредоточены на Джиме и Тамми Фэй Баккере из ПиТиЭл Клаб. Мне пришло в голову, что в восьмидесятые на все была навешена своя ценовая бирка, что десятилетие было буквально распродажей столетия. И заключительными вещами в списке были честь, честность, чувство собственного достоинства и скромность.

Ко времени, когда я добрался до дома, я решил вернуть восьмидесятые в маленький городок, в лавку под названием “Нужные вещи” и… посмотрите, что из этого вышло. Я велел себе сделать все это легким и сюрреалистичным, как если бы я все время думал про конуру Баккера, оборудованную обогревателями и водопроводом, и тогда все будет о’кей. И вот, что из этого вышло. На книгу было немного положительных отзывов. Большинство критиков либо не поняли, либо не оценили шутку. Тем не менее, читателям она понравилась, а это для меня главное.”

“Оно”

“В 1978-м моя семья жила в Боулдере, шт. Колорадо. Однажды, когда мы возвращались после обеда в пиццерии, наш новый AMC Matador буквально потерял коробку передач. Чертова штуковина выпала на Перл-стрит. По настоящему трудно стоять посередине занятой улицы, глупо улыбаясь, в то время как люди изучают ваш хренов автомобиль и большую, замасленную штуковину лежащую под ним. Двумя днями позже часов в пять вечера позвонили из агентства по продаже автомобилей.

Все в порядке - я могу забрать машину в любое время. Агентство находилось тремя милями далее. Я подумал о том, что нужно вызвать такси, но решил, что неплохо будет просто прогуляться. Агентство AMC находилось в индустриальной зоне, находившейся в пустынной полосе, в миле от ленты фаст-фудов, бензоколонок, которые отмечают восточный угол Боулдера.

Узкая неосвещенная дорога вела к этой заставе. К тому времени, как я добрался к этой дороге, уже смеркалось - в горах сумерки наступаю очень быстро - и я осознавал, что я был один. Через четверть мили по этой дороге, встретился деревянный мостик - горбатый и странно старомодный. Я прошел по нему. Я был одет в ковбойские ботинки со стоптанными каблуками и звуки, который они издали на досках, звучали как глухие удары. Я подумал о сказке про трех козлят и представил, что если бы внизу находился поджидающий меня тролль: “Кто идет по моему мосту?”. Внезапно я захотел написать роман о настоящем тролле, сидящем под настоящим мостом.

Я остановился и подумал о Марианне Мур, что-то о “настоящих жабах в воображаемых садах”, которые стали у меня “настоящими троллями в воображаемых садах”. Хорошая идея как йо-йо - может повиснуть на конце строки, но не умереть, а только заснуть. Обычно она возвращается обратно в вашу ладонь. Я забыл о мосте и тролле, когда забирал мою машину и подписывал бумаги, но они вернулись ко мне в следующие два года.

Я решил, что мост может быть некоторым символом, точкой старта. Я начал думать о Бангоре, где я жил, о городе со странным каналом, разделяющим его, и решил что мостом может быть город, если под ним что-то скрывается. Что находится под городом? Туннели. Сточные трубы. Ах! Прелестное местечко для тролля! Тролли должны жить в канализации!

Прошел год. Йо-йо оставался внизу своей резинки, спал, а затем он вернулся обратно. Я начал вспоминать Стратфорд, шт. Коннектикут, где я жил одно время, будучи ребенком. В Стратфорде была библиотека, в которой взрослая и детская библиотеки соединялись коротким коридором. Я решил, что коридор также был мостом, на котором каждый ребенок-козленок должен подвергаться риску - ловушке взросления.

Приблизительно шесть месяцев я раздумывал о том, как такая история могла развиваться, о том, как мог быть воссоздан эффект рикошета от перемешивания историй о детях и взрослых, которыми они стали. Как-то, летом 1981-го я понял, что я должен написать о тролле под мостом, или же оставить его всего лишь неодушевленным ОНО навсегда.”

1. Сцена затопления Барренса

“Наша новая квартира на третьем этаже была на Уэст-боард-стрит. В квартале вниз по холму, неподалеку от универмага “Теддиз” и напротив магазина строительных материалов “Барретс”, располагался сильно заросший пустырь, на дальнем конце - свалка и рельсы посередине. Туда я часто возвращаюсь в своем воображении, этот пустырь снова и снова всплывает под разными именами в моих книгах. В “Оно” дети называют его Пустырем, мы его называли джунглями…
…Дэйв был отличным братом, но слишком умным для своих десяти лет. Из-за своих мозгов он всегда попадал в беду, и в какой-то момент (наверное, после того как я подтерся ядовитым плющом) он сообразил, что имеет смысл звать в компанию братца Стива, когда в воздухе пахнет паленым. Дэйв никогда не просил меня поддержать все его проказы, часто блестящие - он не был ни ябедой, ни трусом, - но были случаи, когда он просил меня разделить ответственность. Потому мы и влипли оба, когда Дэйв запрудил ручеек, текущий через джунгли, и залил приличный кусок внизу Уэст-боард-стрит…”.

2. Сцена c холодильником

“Иногда, сны приходят очень вовремя. Когда я работал над романом “Оно”, который был по-настоящему длинной книгой, сон помог мне в переломный момент. Я вложил много времени и усилий в идею относительно способности закончить эту огромную, длинную книгу. Когда я работаю на чем-нибудь, я вижу книги, законченные книги. И, в определенном роде, идея книги уже находится в ней самой. Я не затрачиваю много усилий на то чтобы придумать идею, я только выкапываю идею из песка, как будто это древний артефакт. Фокус состоит в том, чтобы извлечь без повреждений из этого предмета как можно больше, сведя повреждения к минимуму. Конечно же, вы всегда повреждаете его - я имею ввиду, что вы никогда не получаете идею полностью, такой какая она есть, но, если вы действительно были осторожны (или же если вы удачливы), то вы сможете благополучно откопать большую ее часть.

Когда я нахожусь в процессе работы, я никогда не знаю, какой у книги будет конец, я не знаю, что выйдет из-под моего пера в результате. У меня есть идея, указывающая на направление, в котором я хочу (или же надеюсь), чтобы история развивалась в дальнейшем. Но в целом, я подобен хвосту бумажного змея. Я не ощущаю себя змеем, или ветром, который его надувает - я только хвост змея. И если я знаю, когда я приземлюсь, что со мной происходит или произойдет сегодня, завтра и послезавтра, то я счастлив. Но в целом, я подобен хвосту бумажного змея. Я не ощущаю себя змеем, или ветром, который его надувает - я только хвост змея. И если я знаю, когда я приземлюсь, что со мной происходит или произойдет сегодня, завтра и послезавтра, то я счастлив.

Так вот, в конце концов, я добрался до точки, после которой уже не видел, что впереди. С каждым днем я приближался все ближе к месту, где должна была появиться одна из моих героев, маленькая девочка (я не думаю о них, что они хорошие герои, или что они плохие герои, это просто мои герои), и где остальные должны были ее найти.

Я не знал, что с нею произойдет. И это чрезвычайно нервировало меня. Ведь этот путь не вел к завершению книги. Внезапно вы оказываетесь в точке, где нет ничего - это как внезапно лопнувшая струна, в результате чего вы не можете получить приза. У меня было готово уже 7 800 страниц, и я уже не мог остановиться. Помню, что как-то ночью я ложился в постель, повторяя про себя: “Я должен найти идею! Я должен найти идею!” Я заснул, и мне приснилось, что я оказался на автомобильной свалке, на которой моя история застопорилась.

Очевидно, что я был девочкой. Никакой другой девочки во сне не было. Там был только я. И на этой свалке была куча старых холодильников. Я открыл один и увидел этих тварей среди ржавых полок. Они были похожи на макаронины и подрагивали на ветерке. Затем одна из них расправила крылья, вылетела и села мне на руку. Стало тепло, как от укола новокаина или чего-то подобного, и цвет тельца твари стал меняться с белого на красный. Я понял, что тварь обезболила место укуса, и принялось высасывать мою кровь. Тут они все начали вылетать из холодильника и садиться на меня. Это были пиявки, напоминающие макароны. И они раздувались. Я проснулся и был очень напуган. Но я был также просто счастлив, поскольку теперь я знал, что должно произойти. Я взял сон и описал его в книге. Просто бросил его в книгу, совершенно ничего не изменив.”

“Темная половина”

“В “Темной половине” я пытался ответить на вопрос “Где вы берете свои идеи?”. Я думаю, что внутри у большинства писателей скрывается другая личность. Хотя, она не обязательно темная и не обязательно занимает целую половину. Я подумал, что это было бы забавно - написать историю о писателе, чья муза полностью вырывается на свободу. Здесь была одна проблема - я не знал как закончить историю. Затем, день спустя я ехал в мой офис и увидел огромную стаю ворон, достаточную для того, чтобы закрыть собой все небо, взлетевшую “как один”. Они заставили меня подумать о поэме Говарда Лавкрафта под названием “Психопомы”, о птице, которая была эмиссаром смерти и переносила посыльного между страной населенной смертными и потусторонним миром. В тот же момент, я понял, как распорядиться Джорджем Старком - все, что я должен был сделать - это поехать домой и начать работу.”

“Туман”

“…”Туман” я написал осенью 1976 года для сборника новых произведений, который готовил мой агент Кирби Маккоули. Маккоули двумя или тремя годами раньше выпустил еще одну книгу, которую назвал “Страшилки”. В мягкой обложке. Новую книгу предполагалось выпускать в переплете, то есть проект стоил куда больших денег. Назвал он ее “Темные силы”. Кирби хотел получить от меня рассказ или повесть и проявил не только настойчивость, но и… дипломатичность. Последнее, насколько я понимаю, и отличает действительно хорошего агента. Я не мог ничего придумать. Чем больше я думал, тем больше усилий тратилось попусту. Я уже начал подозревать, что встроенная в мою голову машина, пишущая короткие рассказы, или остановилась на ремонт, или безнадежно сломалась. А потом случилась гроза, описание которой вы можете найти в этой повести. Над Длинным озером в Бриджтоне, где мы жили в то время, разверзлись хляби небесные, и я настоял на том, чтобы мое семейство спустилось вместе со мной вниз (хотя мою жену зовут Табита. Стефани - имя ее сестры). Поездка в супермаркет (мы отправились туда на следующий день) также нашла место в повести, хотя мне и не пришлось ехать в компании такой одиозной личности, как Нортон: в реальной жизни в летнем коттедже, куда я поселил Нортона, живут очень приятные люди, доктор Ралф Дрюз и его жена.

В супермаркете моя муза внезапно вернулась ко мне - случилось это, как всегда, без предупреждения. Я стоял в центральном проходе, выбирая приправу для хот-догов, когда перед моим мысленным взором возникла большая доисторическая птица, прокладывающая путь к мясному прилавку; сшибая банки с ананасовым компотом и бутылки томатного соуса. К тому времени, как я и мой сын Джо встали в очередь в кассу, я уже обдумывал историю о людях, пришедших в супермаркет за покупками и оказавшихся в западне: супермаркет осадили доисторические животные. Я подумал, что получится неплохо: эдакий вариант “Аламо” в постановке Берта И. Гордона. Половину повести я написал тем же вечером, вторую - на следующей неделе. Кирби просил рассказ, а не повесть, но написанное мною ему понравилось, и он включил ее в книгу. Я же поначалу относился к “Туману” скептически, пока полностью не переписал повесть. Особенно меня не устраивала сюжетная линия, связанная с Дэвидом Дрэйтоном (он спал с Амандой и так и не узнал, что случилось с его женой). Я решил, что здесь выбран самый легкий путь. Но, переписывая повесть, я поймал нужный ритм, который и сохранил до последней страницы. “Туман” удался мне лучше, чем многие другие повести (”Способный ученик” из “Четырёх сезонов” - особенно удачный пример свойственной мне болезни: литературной слоновости).

Ключом к этому ритму стало сознательное использование первой фразы, которую я просто выдрал из блестящего романа Дугласа Фэйрбейрна “Стрельба”. Эта фраза стала для меня квинтэссенцией всей повести, эдаким заклинанием из учения “дзэн”. Должен отметить, что мне также очень по душе метафора, посредством которой Дэвид Дрэйтон дает понять, что его возможности имеют свои пределы; понравилось мне и то, что повесть динамична и вызывает веселые улыбки: вы словно смотрите ее, обняв за плечо подругу (друга). И без труда можете представить себе вторую серию.”

Источник:chewbakka.com